Екатерина Мурашова - Все мы родом из детства
Вот оно, оказывается, как. Достаточно преуспевшие, по меркам земляков, давно закрепившиеся в северной столице узбеки решили, что пора женить сына. Поехали на родину, выбрали и купили себе там красивую, умную, образованную, воспитанную и здоровую невестку. Привезли сюда. Здесь она живет по сути на положении инкубатора для наследников, няньки и домработницы. Сразу, как забеременела, родители сына отселили ее спать в отдельную комнату – нечего, все важное уже случилось, вдруг ребенку повредит? Сын подчинился. Зарабатывают в семье сын и отец. Женщинам выдают деньги строго на хозяйство. Сходить с дочкой в зоопарк считают баловством, «да и она в метро будет плакать, зачем?»
– Гузаль, как вы учились в школе, в техникуме, там, под Хивой?
– Я отличница была, самая веселая в нашем классе, много друзей, все меня любили.
– А что вы теперь чувствуете, когда стоите перед свекром и свекровью и не можете ничего сделать?
– Меня тошнит.
Ага. Вот теперь все симптомы прояснились.
– Приведите ко мне бабушку Бахмал. Чтобы пришла, скажите так: психолог хочет говорить с главной женщиной в семье.
* * *Бабушку звали Адолат, что в переводе с узбекского означает «справедливость». Она с ходу пошла в наступление:
– Небось невестка вам жаловалась на меня, да? Гулять не даю, на ребенка кричать не даю, по дому всю работу проверяю. Вы скажете: ваши традиции здесь не работают, надо по здешнему порядку жить, надо самостоятельность дать, пусть гуляет где хочет, пусть старших не слушает, мужа не слушает, пусть спит допоздна, пусть на дочку кричит…
– Помилуйте! – я подняла руки ладонями к собеседнице. – Я что, похожа на товарища Сухова или председателя Общества освобождения женщин Востока? Вы совершили всего одну ошибку, но ее уже не исправишь.
– Какую это ошибку? – подозрительно спросила Адолат.
– На рынке провинциальных узбекских невест вы, столичные жители из России, могли выбирать. Понятно, что вы выбрали лучшее. Но здесь и таилась ловушка. Вы приобрели для себя и своего сына слишком красивую, умную и самостоятельно мыслящую девушку. Для ваших целей надо было брать что-нибудь поневзрачнее. Сейчас Гузаль бьется о прутья клетки, а страдает развитие вашей внучки.
Адолат надолго задумалась.
– И что же теперь? – спросила она.
– Вы старше и умнее, – сказала я. – Вам и придется всё налаживать. Знаете, как лишнюю воду при поливе отводят?
– Конечно. Еще один арык открыть надо.
– Ну вот. Отведете от внучки ее злость, напряг, разочарование. Отправите невестку на какие-нибудь курсы, медицинские или педагогические, чтобы полезно было. Потом, когда Бахмал подрастет, – на работу. Можно прямо в садик, в школу, чтоб за детьми (будут же еще?) присматривала. И еще: раз в неделю – в кино, в театр или в музей, под присмотром вашего сына, конечно, – вы же видите, какая она красавица, а у нас сейчас в городе неженатых гастарбайтеров пруд пруди, так что, сами понимаете…
– А Бахмал как же?
– А вы-то на что? Годик уж еще помучаетесь, а потом – в садик, ей ведь нужно социализироваться. А сейчас отдельными тройками (вы, ваш муж, Бахмал; мать, отец, дочь) возите ее в наши парки – это для нее менее травматично, чем закрытые помещения, пусть постепенно привыкает. Два раза в месяц – обязательно, как лекарство, лучше чаще. Каждый месяц будете приходить ко мне вместе с Бахмал, отчитываться о проделанной работе.
– Я буду приходить?
– Конечно вы. Мне нужно разговаривать с тем, кто решает. Сейчас позовите мне Гузаль на десять минут, я ей скажу, как карточки сделать для развития речи у дочери.
С Гузаль мы в основном говорили об ее отношениях с мужем. Что ж, могло быть и хуже: ей достался вполне добродушный, спокойный и неглупый экземпляр. Есть с чем работать. Про карточки я велела ей прочесть в Интернете.
* * *– Здравствуйте, тетя! – сказала мне Бахмал через три месяца, входя в мой кабинет. – Как поживаете? Можно ту куклу взять?
– Конечно, можно, зайчик! – я так и расплылась в улыбке. – Какой прогресс в речи! Адолат, да вы просто волшебница!
– Тогда хватит, может? – хитренько глядя, спросила практичная Адолат. – А то какой расход! Им, вишь, понравилось везде ходить-бродить…
– Нет-нет, ни в коем случае не прекращать! – воскликнула я. – Бахмал еще как минимум год нужно нагонять сверстников в речи и социализации…
«А потом уж пусть Гузаль сама крутится как хочет», – подумала я.
Почему-то мне кажется, что она справится.
Плохой человек
Девочка пришла ко мне в конце вечернего приема. Тогда, я помню, на дворе стояла мокрая желтолапая осень, запах холодной воды и увядающих кленовых листьев заползал в приоткрытое окно, и фонарь светил сквозь уцелевшую листву.
На ней была клетчатая юбка из дешевой шотландки и грубоватые осенние туфли. Она сняла их в предбаннике и прошла в кабинет в шерстяных колготках, осторожно ступая по ковру (бахил тогда еще не было, а тапки она с собой не принесла).
Села на стул, сложила узкие кисти лодочкой в подоле, склонила голову на бок и сказала:
– Меня зовут Маргарита. Понимаете, я очень плохой человек.
– А давай-ка пока не будем вешать ярлыки. Расскажи мне сначала, почему ты так решила. Или это решил кто-то другой?
– Нет, нет, я сама, в том-то и дело, – покачала головой Маргарита. – Если бы кто-то другой, так я еще могла бы не согласиться…
– Но почему? Когда и как ты пришла к такому выводу?
Как психолог, я честно приготовилась бороться с этим Маргаритиным неконструктивом. Я недавно закончила психологический факультет университета. Там меня учили, что человек должен принимать и даже любить себя. Только тогда у него получится все остальное. Я даже прошла несколько тренингов, в процессе которых это самое «принятие» должно было сформироваться. Но до сих пор мне в работе все больше встречались люди, которые «не принимали» других, например, своих родителей, или детей, или учителей в школе, а себя считали, на американский манер, вполне ок.
И вот Маргарита…
– У меня умерла прабабушка, – грустно сказала девочка. – Когда я была маленькой, она рассказывала мне сказки и вязала полосатые шерстяные чулочки. Я ее очень любила. По крайней мере, все (и я сама) так думали. И вот, когда она уже умирала (и я это знала), я вдруг поймала себя на том, что я думаю о том, что скоро освободится комната, и мне, может быть, ее отдадут, и, раз прабабушки не будет, ей уже днем никто не будет мешать, и я смогу привести подружек, и еще о других… выгодах ее смерти, иначе я даже и сказать не могу… Когда бабуля умерла, я сильно плакала, и все думали, что по ней, а на самом деле я плакала… по себе… вы понимаете?
В этом месте я наверняка должна была подать какую-то важную психотерапевтическую реплику, но у меня почему-то не нашлось слов, и я просто кивнула.
– Я с детства очень люблю читать и читаю много. И классику, и современную литературу, и вот сейчас стала – фантастику, фэнтези. Наверное, можно сказать, что я представляю себе, как человек устроен изнутри, – по книгам, ведь к живым-то людям внутрь не заглянешь. И вот после смерти бабули я, может быть, впервые стала думать о себе, какая я, сравнивать, и поняла…
Я уже знала, что она скажет дальше, и по спине у меня пробежал холодок. Послать Маргариту на тренинг «принятия себя»? Но я-то знаю, что это не поможет…
– Я поняла, что почти никогда не радуюсь по-настоящему успехам своих подруг. Я лицемерю, говорю: «Как здорово! Как красиво! Какая удача!» – но сама так не думаю. Больше того – я испытываю что-то вроде удовлетворения, когда у них что-нибудь не получается. Я не жалею своих родителей и, в общем, не люблю младшего брата, хотя вот его мне иногда действительно бывает жалко – когда он, например, упадет и коленку разобьет. Но когда он был совсем маленький и мешал мне, а родители требовали, чтобы я с ним играла, я хотела, чтобы его совсем не было, и даже представляла себе это. Больше всех мне жалко кошку и вообще животных, даже засохшую осу между рамами, что, конечно, неправильно.
– Послушай, Маргарита, но ведь животные в нашем мире более беззащитны, и это…
– Нет! – Маргарита сделала отрицательный жест рукой. – Я давно думаю ужасные вещи и делаю неприличные. Я иногда делаю гадости просто так, нипочему. Я много вру. Не фантазирую, как маленькие дети (хотя это я тоже умею), а именно вру – ради своей выгоды, чтобы что-то скрыть или показаться кому-нибудь получше и поинтересней. Я очень злопамятная, а если обычно не мщу за обиды, так это потому, что труслива и еще мне лень. Бо́льшую часть времени я не делаю ничего сто́ящего. Я могла бы что-то узнать, чему-то научиться, но я этого не делаю, зато уже научилась притворяться, что в чем-то разбираюсь лучше других. Я просто не отдавала себе в этом отчет. А тут вот поразмыслила как следует и поняла, что во мне вообще нет ничего, что определяет достойного, порядочного человека. Ни чести, ни совести, ни милосердия… И я вдруг подумала: а что, если все люди внутри такие же, как я, и всё вокруг (и в книжках тоже) вранье? Ведь про меня тоже все думают, что я тихая, скромная девочка… Я очень, очень испугалась, даже есть два дня не могла, мама уже хотела меня к врачу вести. Но я набралась храбрости и спросила сначала у подружек, а потом у родителей…
